Коктебельские пейзажи — это, безусловно, известные и любимые многими акварели Волошина. Но, пожалуй, самой необычной картиной, созданной в краю голубых вершин, так сказать, с натуры, с уверенностью можно назвать полотно Кузьмы Петрова-Водкина «Землетрясение в Крыму» (1927). Однако обо всём по порядку.
«Но приезжайте во всяком случае»
Кузьма Петров-Водкин и Максимилиан Волошин познакомились в Париже в 1906 году в Обществе русских художников, созданном в богемном квартале Монпарнас, и после этого не раз встречались: на выставках, в редакции журнала «Аполлон», у общих знакомых в Париже и Петербурге. В 1916 году Петров-Водкин хотел приехать летом в Коктебель, и Волошин писал ему: «Конечно, да, дорогой Кузьма Сергеевич! Будьте добры — справьтесь сами сейчас же по телефону у Бенуа. Едут они или нет? Тогда отдам Вам задержанную для них комнату — это будет твёрдо, но мне важно выяснить заранее. Но приезжайте во всяком случае».
Однако поездка не состоялась — отец Петрова-Водкина смертельно заболел, и художник провёл лето и осень с ним, в родном Хвалынске. Тем не менее дружба Петрова-Водкина и Волошина на этом не прервалась, и в 1927 году Кузьма Сергеевич наконец приехал в Коктебель с женой и четырёхлетней дочерью. На календаре было 24 августа. И ни Петров-Водкин, ни кто-либо иной из гостей, ни сами хозяева дома и представить не могли, что произойдёт через 17 дней…
«…Двинулся космос и мчит меня»
Впрочем, появление художника в Коктебеле именно в этом году и именно в это время, похоже, было предопределено свыше. Кузьма Петров-Водкин много путешествовал, его всегда привлекали пейзажи, отражающие возраст Земли и несущие печать природных катаклизмов. По мнению художника, «встречи с крупными земными явлениями прочищают сознание, стряхивают с него мелочи и дают обобщение».
Однажды он оказался в Италии как раз в тот момент, когда начал извергаться Везувий. Но художник не поспешил покинуть ставшую в одночасье опасной местность — наоборот, он поднялся вверх по горе, к самому кратеру вулкана.
Вот как сам Петров-Водкин описал то, что довелось ему пережить на склоне Везувия: «…я был в экстазе; может быть, словами «героическая торжественность» можно было назвать охватившее меня чувство на живой, трепещущей земле. И никакого страха, ни малейшего сознания опасности не чувствовал я. Мелки были всякие соображения и ощущения, кроме одного, захватившего: двинулся космос и треплет и мчит меня в его ритмах небывалых, незнакомых мне. И земля, которую я знал до той поры, оказалась иной… Это было действие настоящей, органической красоты, красоты мирового события, где всё в совершенной, законченной форме слилось в удивительной силы образ… Сорвали меня с глади и прямизны Эвклида ощущения, пережитые на Везувии».
В родном Хвалынске — да и вообще в России — подобных ощущений, столь ценных для художника, казалось бы, искать было напрасно. Но Крым, куда Петров-Водкин так давно стремился, преподнёс нежданный подарок.
«Скорее! Дом не выдержит!»
В конце августа — начале сентября 1927‑го дом Волошина в Коктебеле наполнился поэтами, писателями, художниками, музыкантами, учёными — в бархатный сезон здесь всегда было особенно многолюдно.
Писатель Всеволод Рождественский приехал в Коктебель поздним вечером 11 сентября и сразу попал на праздничный ужин (его участником был и Петров-Водкин). Спать разошлись поздно, а проснулись в три часа ночи. Рождественский вспоминал, как кто-то тряс его за плечи и кричал: «Скорее! Скорее! Дом не выдержит! Скорее на воздух!» Началось то самое крымское землетрясение 1927 года, которое вошло в историю полуострова как одно из наиболее разрушительных. Иногда его ещё называют ялтинским, поскольку главный удар пришёлся на Южный берег Крыма. Но и восточному тоже досталось — сила толчков в Коктебеле достигала 6–7 баллов.
О той ночи Рождественский пишет: «Когда я выбежал на свежий воздух, глазам моим предстало необычайное зрелище. Всё население волошинского жилища в самых фантастических одеяниях, наскоро наброшенных на плечи, шумно и бестолково роилось среди колючих кустов небольшого дворика. Все взгляды были обращены на только что покинутый дом. А его чуть-чуть пошатывало, стены прогибались то тут, то там, давая лёгкие трещины. С крыши, от полуразвалившейся трубы, сыпались обломки кирпича, сползала черепица. Земля была неспокойной, и порою казалось, что её, как огромную скатерть, кто-то тихонько поддёргивает из-под ног. Больше всего тревожило море. Что, если огромный вал обрушится на берег, заливая всё вокруг?»
Толчки прекратились только к рассвету. А в течение следующих дней люди стали уезжать из Коктебеля. И дело было не только в пережитом ужасе, а скорее в том, что ужас этот толком и не закончился. 20 сентября Волошин писал художнице Анне Остроумовой-Лебедевой (она тоже была в Коктебеле в ту ночь и уехала вскоре): «Землетрясение приобрело затяжной характер. Не проходит дня, чтобы мы не чувствовали лёгкой дрожи, качания земли. Но важна здесь не сила, а психология: знаешь, чего можно ожидать и во что эта малая дрожь может перейти».
Не успокоилась земля и через месяц. И, как писал Волошин, «не проходит дня, чтобы настороженный организм не отмечал трёх-четырёх новых содроганий; нет никогда уверенности в том, что не повторится удар большей силы, который обрушит тебе весь дом на голову. В верхних комнатах, где качает и трясёт дольше, мы спать уже не решаемся и спим внизу».
«Весь страх ушёл в картину»
Однако землетрясение испугало не всех гостей Волошина. В ночь с 11 на 12 сентября Петров-Водкин и его семья тоже были в доме и вместе со всеми выбежали на улицу, разбуженные землетрясением. Дочь художника, Елена Петрова-Водкина, потом так описывала свои впечатления: «Папа меня завернул в одеяло, вытащил на улицу. Трубы летят с крыш, вообще жутко было. Папа отвёл меня в сторону, а там уже какая-то трещина. В общем — страшно. Мама пришла, тоже стояла. Люди уже стали уезжать, паника была, в общем — жуть. Папа спрашивает: «Что, мы поедем?» А мама говорит: «Нет, мы останемся. Такое событие раз в жизни бывает, всё-таки мы вместе, и это очень интересно». И он стал рисовать картину в это время, в землетрясение. У меня, когда я смотрела, как он рисовал, весь страх ушёл в картину. Там рушится всё, там детей тащат куда-то… Папа вообще всю жизнь мне говорил, что природу не бояться надо, а любить. На всё он обращал внимание в природе».
Интересно, что жена художника в своих воспоминаниях писала, что это именно Петров‑Водкин, всегда интересовавшийся проявлением стихийных сил природы, настоял на том, чтобы они остались в Коктебеле. И что именно он сказал: «Мы здесь все вместе, втроём. Что бы ни случилось, ничто нас не разъединит. Останемся здесь. Я буду работать. Это такое событие, которое может не повториться в нашей жизни. Если суждено погибнуть, то зато мы погибнем все вместе».
Как бы там ни было, но они все вместе действительно остались у Волошина ещё на месяц, до 10 октября. И Петров‑Водкин прямо в Коктебеле, на колеблющейся под ногами земле, написал «Землетрясение в Крыму».
Ещё раз Петров-Водкин побывал в Крыму в сентябре-октябре 1929 года (он лечился от туберкулёза на Южном берегу). Однако южнобережные красоты оставили его равнодушным: «Так всё здесь сжато, удушливо… красота пейзажа на вкус провинциальных кумушек. Нет пространства и дикой природы, как, например, у Макса», — писал художник жене из Суук-Су.
Картина же, написанная в перерывах между подземными толчками, получила мировую известность: в 1928 году экспонировалась на ХVI Международной выставке в Венеции, а позже в Филадельфии; в 1933 году полотно приобрёл Государственный Русский музей. В истории отечественной живописи «Землетрясение в Крыму», наверное, навсегда останется самым необычным изображением коктебельской натуры, ну а пребывание Петрова-Водкина в доме Волошина — самым неординарным крымским творческим отпуском.
Талантище из Хвалынска
«Это не искусство! Это возмутительное безобразие неуча, сапожника, человечишки с рабьей душой!» — воскликнул Илья Репин, впервые увидев работы Петрова-Водкина. Позднее мэтр, правда, сменил своё мнение, восхищённо выдохнув перед картиной «Купание красного коня» лишь одно слово: «Талантище…»
Но происхождение у Кузьмы Сергеевича действительно было не слишком артистичным. Сын сапожника и кухарки, он родился под Саратовом, в провинциальном Хвалынске, окончил четыре класса приходского училища, а свои первые уроки живописи брал у двух хвалынских монахов-иконописцев да у художника, рисовавшего в городке уличные вывески. Следующим его «университетом» стали самарские классы живописи и рисования. А в 1895 году 17-летний Петров-Водкин в Петербурге выдержал экзамен в Центральное училище технического рисования барона Штиглица «в числе первых учеников».
Проучившись два года в Петербурге, Петров-Водкин переходит в Московское училище живописи. Но кипучая натура не даёт ему сидеть на месте: художник на три года отправляется в путешествие по миру — Германия, Франция, Италия, Северная Африка. Затем возвращение в Россию, выставка африканских пейзажей художника — и он становится известен, даже знаменит.
После революции, которую, кстати, Петров-Водкин встретил с опаской и сожалением, на него повесили ярлык пролетарского художника. Хотя на самом деле его работы советских лет отнюдь не исчерпываются революционной тематикой, остаются такими же философскими, загадочными и весьма далёкими от жанра
соцреализма.
Умер художник в 1939 году от туберкулёза, похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища в Санкт-Петербурге.